medicineblog990

Si buscas hosting web, dominios web, correos empresariales o crear páginas web gratis, ingresa a PaginaMX
Por otro lado, si buscas crear códigos qr online ingresa al Creador de Códigos QR más potente que existe


Obtaining The Proper Amount Of Fruits And Vegetables Every Single Day Will Be Vitally Important For Maintaining Great Health

14 Jun 14 - 16:53

Many individuals are already aware of the point that it's really important to make sure you are obtaining the right amount of fruits and vegetables every day in order to maintain a healthy body. I'm sure you remember when you were told you need to eat three servings of veggies and fruits every single day to remain healthy but this number has now changed. Recent research has determined that it's no longer enough to eat three servings of these items and that 5 to 9 servings will be what is required to acquire the nutrition that your body needs. I'm sure there are plenty of you who don't think you can eat this much food every day, you need to take into account that when this is spread out throughout a 24 hour period, the quantity of food is really not that much.

Something I ought to mention about this is that to get your servings of fruit it is only 2 cups every day and in order to get your servings of vegetables it is only 2 1/2 cups per day. So if you're eating four or five meals each day as you ought to be doing in order to maintain your metabolism, you will find that by adding a cup of fruit or vegetables to each meal will provide you with your servings on a daily basis. One more thing you should remember is that there are a wide variety of fruits and veggies that you could eat each day which will help you from becoming bored.

If you are one of the people who get hungry between your meals something you need to comprehend is that so as to make sure you're getting enough of your veggies and fruits you need to eat these as a snack rather than making unhealthy choices. You ought to also make sure that your eating a wide variety of fruits and veggies that come in all different colors and sizes. In order to get as many nutrients as you can from your veggies and fruits it is vital that you understand that the different colors in your vegetables and fruits actually signify the different vitamins and minerals you are going to be consuming.

While there are loads of individuals out there who don't like vegetables you're going to see that normally you are able to find vegetables that you will not mind eating every day. If you opt to juice your fruits and veggies it's important to find a juicer that will in fact use every bit of the product in order to develop the juice. Plenty of the minerals and vitamins are discovered in the pulp and in the skin of the fruits and veggies which is why it's important to consume these as much as possible.

So for those of you who truly want to have a nice healthy body it is really important you get your 5 to 9 servings of fruits and veggies every day. And for people who end up turning this into juice, you are going to discover that you will have the ability to get your servings very easily without feeling like you are over eating.�ко пальчиком легонько стучал ее по носику - наказать ее за баловство в большей мере он себе позволить не мог. А бывали и ночи, когда кукла приходила действительно в дурном настроении - если хозяйка с ней мало играла или другой кукле дарили новое платье - тогда она капризничала по-настоящему и распекала мишку за все, что угодно, за малейшую оплошность, за старую неудачную шутку или даже за то, в чем он вовсе виноват не был и к чему отношения не имел. Тогда мишка обиженно пыхтел, забивался в угол подоконника и смотрел оттуда на куклу укоряюще, исподлобья и ждал, пока она остынет и извинится. Порой он делал то, чего кукла боялась больше всего - он бросал ее руку. Тогда она ахала, краснела и сразу же начинала просить прощения , хватала мишкину лапу и нежно-нежно целовала ее. Он сдерживался, пока куколка не начинала тихо всхлипывать, а тогда притягивал к себе, осторожно обнимал фарфоровую талию и терся мягкой щекой об ее локоны.
Так продолжалось до тех пор, пока зима не поглотила последние яркие осенние листья. Мишка с куклой долго любовались, как лето постепенно перерождается в осень, а осень сгорает ради них дотла. Она выпускала каждый день миллионы новых пронзительно-красных и желтых листьев, и каждую ночь на глазах у двух игрушек ветер срывал их с деревьев и разносил полками и ротами борющейся за тепло и жизнь армии осени по городу. Они устилали асфальт пестрым душистым ковром, кружились в ритуальном танце в холодающем воздухе и пытались не дать зиме воцариться. Однако осень умирала, она сгорала, и никто не был в силах этому помешать. Листья сжигали, ветер разносил их слишком далеко друг от друга, их выметали из города куда-то далеко, в поля, их собирали в кучи и бросали в мусор, их засасывало в канализацию и ямы, насекомые и животные съедали их. В конце концов, даже те солдаты осени, которым удалось выжить, исчерпали свои силы, потухли их яркие краски, слишком много грязи на них налипло, и тогда они сами по себе легли на землю и больше не двигались. Когда-то яркие оболочки тихо сгнили и превратились в землю, а их маленькие легкие души полетели в небо искрами в дыму костров сжигаемого мусора. И тогда мишка и кукла поняли, что осень сгорела. Вся сгорела этими кучами листьев и мусора. Она три месяца выкладывала все свои силы и для них цвела всеми мыслимыми цветами, а сгорев, напоследок выстрелила снопом искр, плясавших в воздухе по всему городу. Они даже не знали, что осень не просто прощалась. Она пыталась предупредить. Скоро выпал первый мокренький грязный снежок и навсегда стер все следы этой долгой ноябрьской борьбы.
И тогда с куклой начало происходить неладное. Она стала грустна, ее чернильные брови все чаще хмурились, ей все меньше хотелось выходить из Красной Коробки. Чаще она забивалась в самый угол коробки и только там, чтобы никто не увидел и не рассказал ее мишке, позволяла скатиться по фарфоровой щечке одной-двум прозрачным слезинкам. По ночам, сидя с мишкой на подоконнике, она все больше молчала и грустила. Он развлекал ее как мог, шутил, кривлялся, ходил на руках, рассказывал смешные истории - но кукла лишь поднимала глаза и выжимала из себя горькую грустную полуулыбку, не в силах наградить его старания большим.
- Скажи, - пытался узнать, что с ней, мишка, - почему ты больше не танцуешь? Ты раньше так красиво танцевала... Что случилось?
- Раньше я танцевала вместе с листьями. Вспомни, как они кружились! Я была с ними тогда, мне было что танцевать. А теперь? Посмотри в окно, там ничего нет!
- Снег? С ним можно только падать! И, кажется, я падаю...
- Не говори так, не надо! - в черных глазах-пуговках впервые появился настоящий страх, - Ну что с тобой такое? Скажи, почему ты все время грустишь? Это я тебя обидел чем-то? Что я не так делаю? Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо?! Скажи! - он сжал кукольную ручку так, что послышался скрип в шарнирах.
- Грустная... И что с того? Или я тебе нужна, только когда я танцую и веселюсь?! - ее личико капризно сморщилось, волшебное стекло ее глаз вдруг покрылось брызгами слез. В последние дни она кричала на мишку все чаще и все меньше себя при этом сдерживала.
- Нет, нет, что ты! Ты мне нужна всегда, любой... Мне неважно, можешь не смеяться, не надо! Лишь бы это была ты... Только прошу тебя, не плачь, успокойся! Мне очень больно, когда ты плачешь... Ну что, что не так? Что я могу для тебя сделать?
- Ничего... Не надо... Все в порядке... - ее голос вдруг стал монотонным, безжизненным, а глаза пустыми. Она обняла колени руками, положила на них голову и сидела так всю ночь, пока мишка обнимал ее и тщетно пытался понять, что происходит.
С того часа время полетело быстрее в сто крат. Если раньше их счастливые ночи казались бесконечными, если раньше время их любило и специально никуда не торопилось, пока они были вместе, а днем оно двигалось быстрее, но ровно, гармонично, подобно паровозу с умелым машинистом, который знает, когда придавить педаль и подкинуть хорошего угля в топку, чтобы игрушки быстрее встретились, то теперь время словно сошло с ума. Оно бежало вперед неуклюжими безумными скачками, падало и страшно смеялось над мишкой и куклой. И вместе с ним летела в пропасть и сама кукла. Она все чаще изводила истериками мишку, кричала на него, она начала распекать его за пятна на заплатах, за грязь на его ворсе, порой она начинала прямо-таки визжать, топать маленькими ножками в балетных пуантах, а один раз больно ущипнула мишку за лапу, когда он попытался обнять ее и успокоить. Жителям Красной Коробки тоже приходилось несладко: их капризная королева начала играть свою роль еще старательнее, а значит, еще хуже приходилось тем, кто забывал вовремя ей восхититься. Единственное, что оставалось прежним - кукла все равно каждую ночь приходила на подоконник, даже если для этого приходилось выбираться из теплой постели хозяйки. И каждую ночь ее уже ждал потрепанный плюшевый медведь. Ей было невдомек, откуда брались эти пластмассовые конфеты, которыми он ее угощал, откуда были эти маленькие искусственные цветы - последняя вещь, которая еще могла заставить ее обрадоваться, как он добывал для нее новые бусы и кружева. Она не видела связи между всеми этими подарками и новыми заплатами на мишкиных ногах и тем, как он постепенно худеет - а ведь он выменивал все эти безделушки на куски собственного плюша и комки поролона, которые охотно брали у него некоторые старые игрушки.
Через неделю мишке казалось, что прежние счастливые времена прошли целую вечность назад. Кукла делала все, чтобы их ночи превращались в ад. Каждую ночь она плакала, скандалила, кричала, все чаще она в гневе выдергивала у него ворсинки и вытягивала из мишки нитки. А он молча все терпел, крепко обнимал ее и гладил спутанные медовые локоны, шептал что-то ласковое ей на ушко и дарил подарки. Он знал, что надо только дождаться рассвета, и тогда 10 или 15 минут все будет как раньше. Когда в небе появлялись первые лучи солнышка, кукла вдруг успокаивалась и ее сознание будто прояснялось - она замолкала на полуслове, опускалась на колени, прижималась к своему плюшевому медвежонку, просила прощения и, совсем-совсем как раньше, касалась ресницами его изрядно потрепанной за ночь щеке. Тогда он снова счастливо улыбался, как в ту минуту, когда впервые взял ее за руку, и всегда все прощал. Потом они еще несколько минут сидели молча, и она гладила его щеку ресницами, а он терся щекой об ее волосы - как раньше...
Если бы куклу вовремя показали если не хорошему кукольщику, то хотя бы работнику игрушечной фабрики, он бы сразу сказал, в чем причина таких перемен. Все дело было в том, что хозяйка слишком часто нажимала кнопку, заставлявшую куклу смеяться. На это уходил весь запас энергии в солнечной батарейке, а пополнить его было невозможно из-за зимы. Летом и осенью кукла спокойно переносила эти перегрузки, получая необходимые количества солнечного света сидя на подоконнике на рассвете и утром. Теперь же она не могла так долго оставаться после восхода солнца не на своем месте, да и светить оно начало тусклее. Из-за этого весь свет, заложенный внутри куклы, уходил на смех, а ее сердце засыхало без света и душа темнела.
Но не было рядом ни кукольщика, ни даже простого работника игрушечной фабрики. И однажды произошло то, что так часто снилось мишке в страшных снах.
Это было утро тридцать первого декабря. За окном крупными серыми хлопьями падал снег. Хозяйка сладко спала, пока ее мама развешивала по квартире гирлянды, банты и мишуру. Мишка, как всегда, смотрел в окно и думал, почему этот проклятый снег только падает? Почему он не кружится на ветру? Если бы только он кружился... Тогда его кукла снова бы танцевала... Он не видел ее танца уже очень давно. А сегодня ночью ей стало хуже. Она всю ночь плакала, а ее слезы стали мутно-красными. К рассвету же обычного просветления не наступило - она просто впала в забытье и уснула у мишки на коленях, и тогда он сам отнес ее в Красную Коробку прежде, чем кто-то проснулся.
В девять утра хозяйка встала и, как всегда, бросилась к своей любимой кукле. Она всегда говорила ей "доброе утро", "как спалось" а в качестве ответа принимала смех, который сама же и вызывала нажатием кнопки. Девочка больше всего любила свою куклу за этот смех и глаза из волшебного стекла. Но в этот раз куколка не ответила. Девочка нажала кнопку раз, второй, но ее фарфоровая любимица так и не рассмеялась. Она молча смотрела на хозяйку бесконечно усталыми, уже равнодушными ко всему мертвыми глазами. Они больше не искрились и не переливались на свету.
Крик. "Мама, мама, кукла сломалась!". Звон. Хруст. Мишке было уже все равно, что игрушкам позволено двигаться только ночью. Он обернулся и застыл в беззвучном крике. Кукла, его милая кукла, хитрая, капризная, вредная, но все равно его, она лежала в углу комнаты переломленная пополам. Ее хрупкая талия теперь исчезла, ее место заняли какие-то хлипкие ниточки, соединявшие два уродливо изломанных куска когда-то прекрасного тела. Стеклянные глаза беспомощно пытались хоть что-то рассмотреть во внезапно навалившейся пелене, резиновые губы судорожно пытались вдохнуть, маленькие пальчики слабо перебирали нечто невидимое. Мишка с трудом дождался, пока мама увела хозяйку в другую комнату, приговаривая "ничего, ничего, мы тебе новую сегодня подарим" и бросился к кукле. Она так и лежала, согнувшись под каким-то неестественным углом, неподвижно. От щеки откололся кусочек фарфора, левая рука и вовсе разбилась, кнопка смеха выпала, на месте сердца появилась черная трещина, ноги больше ее не слушались. Мишка осторожно поднял свою принцессу, чувствуя, как у него самого паркет уходит из-под ног, постарался уложить ее в более-менее приемлемой позе, и лишь потом позволил себе заплакать. Он никогда до этого не знал, что плюшевые медведи, оказывается, могут плакать, да еще так горько. Его трясло над обломками фарфора, мягкие пушистые мишкины слезы смешивались с кровью куклы. Он в отчаянии рвал на себе на себе ворс и отдирал заплаты, когда вдруг ощутил слабое прикосновение. Это была она. Она гладила уцелевшей рукой его лапу и улыбалась. От этой ее улыбки - счастливой, открытой, как раньше, но все же горькой, ему стало еще хуже. Мишка схватил ее руку и принялся ее целовать, а другой лапой осторожно положил ее голову к себе на колени. Ее глаза смотрели так же хитро, с капелькой вредности, волшебное стекло излучало неведомое доселе сияние, и плюшевый медведь знал - это сияние для него. Он плакал и смеялся, снова и снова, и зарывался в ее спутавшиеся волосы, приговаривая "врединка, врединка моя...", а кукла все улыбалась и гладила его сердце.
А в следующую минуту чья-то рука сгребла их в охапку и забросила в шкаф. Сломанная кукла, да еще этот дурацкий медведь тут каким-то образом оказался, выкинуть бы, да ладно, вдруг Викочка потом починить захочет, а может, папа придет домой и склеит... Правда, смеяться кукла уже никогда не будет, но пусть пока полежит... Ну почему же она такая капризная, зачем же куклу было сразу бросать об стену? Теперь столько осколков. А жаль, ведь такая красивая, любимая кукла была... Ничего, все равно новую подарить собирались. Лишь бы больше Викочке медведей плюшевых не дарили, и так пять штук уже валяется, пыль только по углам собирает. Боже, кто же ей такого страшного-то подарил? В заплатах весь, поролон из швов лезет, грязный... И как он только на полу оказался?
Так игрушки оказались в шкафу. Пыльное, твердое и абсолютно темное место. Из угла на них недобрыми глазами косились паучки, какие-то старые скучные книги и забытые носки. Но мишке было не до них. Кукле стало страшно в темноте, она, как могла, вжалась в мягкий и теплый плюшевый живот - последнее, что у нее осталось. И потянулись бесконечные дни, не имевшие никаких различий с ночами, в нескончаемой тьме и пыльном влажном воздухе. Мишке казалось, что они уже целую вечность сидят в шкафу и такая же вечность у них впереди. Может, это так и было. Во всяком случае, пауки и книги к ним привыкли и больше не обращали на пришлую парочку внимания. Но кукла все равно постоянно чего-то боялась. В густой тьме ей мерещились чьи-то страшные глаза, и каждый раз, когда она их снова видела, она кричала и начинала плакать. Снова и снова плюшевый медведь ее успокаивал, обнимал еще крепче, осторожно придерживая одной лапой ту ее часть, что болталась на каких-то полустертых ниточках, снова и снова обещал защитить от любого лиха и не пожалеть ради этого ни своей плюшевой шкуры, ни поролона, ни самого своего сердца, снова и снова кукла ему верила, успокаивалась и, тихо мурлыкая, засыпала на мишкиных коленях, совсем как тогда, в их первую ночь. Тогда он откидывался на стенку шкафа и почти верил, что счастье снова вернулось. Если бы только в этой темноте он мог видеть куклины глаза... Он был бы счастлив вечно сидеть вот так со своей куклой, если бы только она была цела и не страдала так... Но она угасала, не получая совсем солнечного света, и мишка это понимал. Иногда кукла говорила с ним. Тихий, слабый, с непонятной хрипотцой голос. Единственное, он знал, что осталось в ней прежнее - это глазки. Пусть он не мог их видеть, но он знал - искорка и хитреца из ее взгляда уйдут только вместе с последней каплей жизни.
Однажды мишка понял, что больше в шкафу оставаться нельзя. Кукле становилось хуже, да и сам он чувствовал себя не слишком хорошо - под большой белой заплатой в поролоне завелась плесень, от которой он действительно стал потихоньку сходить с ума. Увидев как-то ночью те самые страшные глаза, которые так часто мерещились кукле, он решил уходить оттуда.
Увидев сквозь узкую щелку под дверцей шкафа, что начинается рассвет, мишка осторожно толкнул дверцу и вышел. Он сел на пол и долго-долго смотрелGqwerpo765Nb

�ко пальчиком легонько стучал ее по носику - наказать ее за баловство в большей мере он себе позволить не мог. А бывали и ночи, когда кукла приходила действительно в дурном настроении - если хозяйка с ней мало играла или другой кукле дарили новое платье - тогда она капризничала по-настоящему и распекала мишку за все, что угодно, за малейшую оплошность, за старую неудачную шутку или даже за то, в чем он вовсе виноват не был и к чему отношения не имел. Тогда мишка обиженно пыхтел, забивался в угол подоконника и смотрел оттуда на куклу укоряюще, исподлобья и ждал, пока она остынет и извинится. Порой он делал то, чего кукла боялась больше всего - он бросал ее руку. Тогда она ахала, краснела и сразу же начинала просить прощения , хватала мишкину лапу и нежно-нежно целовала ее. Он сдерживался, пока куколка не начинала тихо всхлипывать, а тогда притягивал к себе, осторожно обнимал фарфоровую талию и терся мягкой щекой об ее локоны.
Так продолжалось до тех пор, пока зима не поглотила последние яркие осенние листья. Мишка с куклой долго любовались, как лето постепенно перерождается в осень, а осень сгорает ради них дотла. Она выпускала каждый день миллионы новых пронзительно-красных и желтых листьев, и каждую ночь на глазах у двух игрушек ветер срывал их с деревьев и разносил полками и ротами борющейся за тепло и жизнь армии осени по городу. Они устилали асфальт пестрым душистым ковром, кружились в ритуальном танце в холодающем воздухе и пытались не дать зиме воцариться. Однако осень умирала, она сгорала, и никто не был в силах этому помешать. Листья сжигали, ветер разносил их слишком далеко друг от друга, их выметали из города куда-то далеко, в поля, их собирали в кучи и бросали в мусор, их засасывало в канализацию и ямы, насекомые и животные съедали их. В конце концов, даже те солдаты осени, которым удалось выжить, исчерпали свои силы, потухли их яркие краски, слишком много грязи на них налипло, и тогда они сами по себе легли на землю и больше не двигались. Когда-то яркие оболочки тихо сгнили и превратились в землю, а их маленькие легкие души полетели в небо искрами в дыму костров сжигаемого мусора. И тогда мишка и кукла поняли, что осень сгорела. Вся сгорела этими кучами листьев и мусора. Она три месяца выкладывала все свои силы и для них цвела всеми мыслимыми цветами, а сгорев, напоследок выстрелила снопом искр, плясавших в воздухе по всему городу. Они даже не знали, что осень не просто прощалась. Она пыталась предупредить. Скоро выпал первый мокренький грязный снежок и навсегда стер все следы этой долгой ноябрьской борьбы.
И тогда с куклой начало происходить неладное. Она стала грустна, ее чернильные брови все чаще хмурились, ей все меньше хотелось выходить из Красной Коробки. Чаще она забивалась в самый угол коробки и только там, чтобы никто не увидел и не рассказал ее мишке, позволяла скатиться по фарфоровой щечке одной-двум прозрачным слезинкам. По ночам, сидя с мишкой на подоконнике, она все больше молчала и грустила. Он развлекал ее как мог, шутил, кривлялся, ходил на руках, рассказывал смешные истории - но кукла лишь поднимала глаза и выжимала из себя горькую грустную полуулыбку, не в силах наградить его старания большим.
- Скажи, - пытался узнать, что с ней, мишка, - почему ты больше не танцуешь? Ты раньше так красиво танцевала... Что случилось?
- Раньше я танцевала вместе с листьями. Вспомни, как они кружились! Я была с ними тогда, мне было что танцевать. А теперь? Посмотри в окно, там ничего нет!
- Снег? С ним можно только падать! И, кажется, я падаю...
- Не говори так, не надо! - в черных глазах-пуговках впервые появился настоящий страх, - Ну что с тобой такое? Скажи, почему ты все время грустишь? Это я тебя обидел чем-то? Что я не так делаю? Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо?! Скажи! - он сжал кукольную ручку так, что послышался скрип в шарнирах.
- Грустная... И что с того? Или я тебе нужна, только когда я танцую и веселюсь?! - ее личико капризно сморщилось, волшебное стекло ее глаз вдруг покрылось брызгами слез. В последние дни она кричала на мишку все чаще и все меньше себя при этом сдерживала.
- Нет, нет, что ты! Ты мне нужна всегда, любой... Мне неважно, можешь не смеяться, не надо! Лишь бы это была ты... Только прошу тебя, не плачь, успокойся! Мне очень больно, когда ты плачешь... Ну что, что не так? Что я могу для тебя сделать?
- Ничего... Не надо... Все в порядке... - ее голос вдруг стал монотонным, безжизненным, а глаза пустыми. Она обняла колени руками, положила на них голову и сидела так всю ночь, пока мишка обнимал ее и тщетно пытался понять, что происходит.
С того часа время полетело быстрее в сто крат. Если раньше их счастливые ночи казались бесконечными, если раньше время их любило и специально никуда не торопилось, пока они были вместе, а днем оно двигалось быстрее, но ровно, гармонично, подобно паровозу с умелым машинистом, который знает, когда придавить педаль и подкинуть хорошего угля в топку, чтобы игрушки быстрее встретились, то теперь время словно сошло с ума. Оно бежало вперед неуклюжими безумными скачками, падало и страшно смеялось над мишкой и куклой. И вместе с ним летела в пропасть и сама кукла. Она все чаще изводила истериками мишку, кричала на него, она начала распекать его за пятна на заплатах, за грязь на его ворсе, порой она начинала прямо-таки визжать, топать маленькими ножками в балетных пуантах, а один раз больно ущипнула мишку за лапу, когда он попытался обнять ее и успокоить. Жителям Красной Коробки тоже приходилось несладко: их капризная королева начала играть свою роль еще старательнее, а значит, еще хуже приходилось тем, кто забывал вовремя ей восхититься. Единственное, что оставалось прежним - кукла все равно каждую ночь приходила на подоконник, даже если для этого приходилось выбираться из теплой постели хозяйки. И каждую ночь ее уже ждал потрепанный плюшевый медведь. Ей было невдомек, откуда брались эти пластмассовые конфеты, которыми он ее угощал, откуда были эти маленькие искусственные цветы - последняя вещь, которая еще могла заставить ее обрадоваться, как он добывал для нее новые бусы и кружева. Она не видела связи между всеми этими подарками и новыми заплатами на мишкиных ногах и тем, как он постепенно худеет - а ведь он выменивал все эти безделушки на куски собственного плюша и комки поролона, которые охотно брали у него некоторые старые игрушки.
Через неделю мишке казалось, что прежние счастливые времена прошли целую вечность назад. Кукла делала все, чтобы их ночи превращались в ад. Каждую ночь она плакала, скандалила, кричала, все чаще она в гневе выдергивала у него ворсинки и вытягивала из мишки нитки. А он молча все терпел, крепко обнимал ее и гладил спутанные медовые локоны, шептал что-то ласковое ей на ушко и дарил подарки. Он знал, что надо только дождаться рассвета, и тогда 10 или 15 минут все будет как раньше. Когда в небе появлялись первые лучи солнышка, кукла вдруг успокаивалась и ее сознание будто прояснялось - она замолкала на полуслове, опускалась на колени, прижималась к своему плюшевому медвежонку, просила прощения и, совсем-совсем как раньше, касалась ресницами его изрядно потрепанной за ночь щеке. Тогда он снова счастливо улыбался, как в ту минуту, когда впервые взял ее за руку, и всегда все прощал. Потом они еще несколько минут сидели молча, и она гладила его щеку ресницами, а он терся щекой об ее волосы - как раньше...
Если бы куклу вовремя показали если не хорошему кукольщику, то хотя бы работнику игрушечной фабрики, он бы сразу сказал, в чем причина таких перемен. Все дело было в том, что хозяйка слишком часто нажимала кнопку, заставлявшую куклу смеяться. На это уходил весь запас энергии в солнечной батарейке, а пополнить его было невозможно из-за зимы. Летом и осенью кукла спокойно переносила эти перегрузки, получая необходимые количества солнечного света сидя на подоконнике на рассвете и утром. Теперь же она не могла так долго оставаться после восхода солнца не на своем месте, да и светить оно начало тусклее. Из-за этого весь свет, заложенный внутри куклы, уходил на смех, а ее сердце засыхало без света и душа темнела.
Но не было рядом ни кукольщика, ни даже простого работника игрушечной фабрики. И однажды произошло то, что так часто снилось мишке в страшных снах.
Это было утро тридцать первого декабря. За окном крупными серыми хлопьями падал снег. Хозяйка сладко спала, пока ее мама развешивала по квартире гирлянды, банты и мишуру. Мишка, как всегда, смотрел в окно и думал, почему этот проклятый снег только падает? Почему он не кружится на ветру? Если бы только он кружился... Тогда его кукла снова бы танцевала... Он не видел ее танца уже очень давно. А сегодня ночью ей стало хуже. Она всю ночь плакала, а ее слезы стали мутно-красными. К рассвету же обычного просветления не наступило - она просто впала в забытье и уснула у мишки на коленях, и тогда он сам отнес ее в Красную Коробку прежде, чем кто-то проснулся.
В девять утра хозяйка встала и, как всегда, бросилась к своей любимой кукле. Она всегда говорила ей "доброе утро", "как спалось" а в качестве ответа принимала смех, который сама же и вызывала нажатием кнопки. Девочка больше всего любила свою куклу за этот смех и глаза из волшебного стекла. Но в этот раз куколка не ответила. Девочка нажала кнопку раз, второй, но ее фарфоровая любимица так и не рассмеялась. Она молча смотрела на хозяйку бесконечно усталыми, уже равнодушными ко всему мертвыми глазами. Они больше не искрились и не переливались на свету.
Крик. "Мама, мама, кукла сломалась!". Звон. Хруст. Мишке было уже все равно, что игрушкам позволено двигаться только ночью. Он обернулся и застыл в беззвучном крике. Кукла, его милая кукла, хитрая, капризная, вредная, но все равно его, она лежала в углу комнаты переломленная пополам. Ее хрупкая талия теперь исчезла, ее место заняли какие-то хлипкие ниточки, соединявшие два уродливо изломанных куска когда-то прекрасного тела. Стеклянные глаза беспомощно пытались хоть что-то рассмотреть во внезапно навалившейся пелене, резиновые губы судорожно пытались вдохнуть, маленькие пальчики слабо перебирали нечто невидимое. Мишка с трудом дождался, пока мама увела хозяйку в другую комнату, приговаривая "ничего, ничего, мы тебе новую сегодня подарим" и бросился к кукле. Она так и лежала, согнувшись под каким-то неестественным углом, неподвижно. От щеки откололся кусочек фарфора, левая рука и вовсе разбилась, кнопка смеха выпала, на месте сердца появилась черная трещина, ноги больше ее не слушались. Мишка осторожно поднял свою принцессу, чувствуя, как у него самого паркет уходит из-под ног, постарался уложить ее в более-менее приемлемой позе, и лишь потом позволил себе заплакать. Он никогда до этого не знал, что плюшевые медведи, оказывается, могут плакать, да еще так горько. Его трясло над обломками фарфора, мягкие пушистые мишкины слезы смешивались с кровью куклы. Он в отчаянии рвал на себе на себе ворс и отдирал заплаты, когда вдруг ощутил слабое прикосновение. Это была она. Она гладила уцелевшей рукой его лапу и улыбалась. От этой ее улыбки - счастливой, открытой, как раньше, но все же горькой, ему стало еще хуже. Мишка схватил ее руку и принялся ее целовать, а другой лапой осторожно положил ее голову к себе на колени. Ее глаза смотрели так же хитро, с капелькой вредности, волшебное стекло излучало неведомое доселе сияние, и плюшевый медведь знал - это сияние для него. Он плакал и смеялся, снова и снова, и зарывался в ее спутавшиеся волосы, приговаривая "врединка, врединка моя...", а кукла все улыбалась и гладила его сердце.
А в следующую минуту чья-то рука сгребла их в охапку и забросила в шкаф. Сломанная кукла, да еще этот дурацкий медведь тут каким-то образом оказался, выкинуть бы, да ладно, вдруг Викочка потом починить захочет, а может, папа придет домой и склеит... Правда, смеяться кукла уже никогда не будет, но пусть пока полежит... Ну почему же она такая капризная, зачем же куклу было сразу бросать об стену? Теперь столько осколков. А жаль, ведь такая красивая, любимая кукла была... Ничего, все равно новую подарить собирались. Лишь бы больше Викочке медведей плюшевых не дарили, и так пять штук уже валяется, пыль только по углам собирает. Боже, кто же ей такого страшного-то подарил? В заплатах весь, поролон из швов лезет, грязный... И как он только на полу оказался?
Так игрушки оказались в шкафу. Пыльное, твердое и абсолютно темное место. Из угла на них недобрыми глазами косились паучки, какие-то старые скучные книги и забытые носки. Но мишке было не до них. Кукле стало страшно в темноте, она, как могла, вжалась в мягкий и теплый плюшевый живот - последнее, что у нее осталось. И потянулись бесконечные дни, не имевшие никаких различий с ночами, в нескончаемой тьме и пыльном влажном воздухе. Мишке казалось, что они уже целую вечность сидят в шкафу и такая же вечность у них впереди. Может, это так и было. Во всяком случае, пауки и книги к ним привыкли и больше не обращали на пришлую парочку внимания. Но кукла все равно постоянно чего-то боялась. В густой тьме ей мерещились чьи-то страшные глаза, и каждый раз, когда она их снова видела, она кричала и начинала плакать. Снова и снова плюшевый медведь ее успокаивал, обнимал еще крепче, осторожно придерживая одной лапой ту ее часть, что болталась на каких-то полустертых ниточках, снова и снова обещал защитить от любого лиха и не пожалеть ради этого ни своей плюшевой шкуры, ни поролона, ни самого своего сердца, снова и снова кукла ему верила, успокаивалась и, тихо мурлыкая, засыпала на мишкиных коленях, совсем как тогда, в их первую ночь. Тогда он откидывался на стенку шкафа и почти верил, что счастье снова вернулось. Если бы только в этой темноте он мог видеть куклины глаза... Он был бы счастлив вечно сидеть вот так со своей куклой, если бы только она была цела и не страдала так... Но она угасала, не получая совсем солнечного света, и мишка это понимал. Иногда кукла говорила с ним. Тихий, слабый, с непонятной хрипотцой голос. Единственное, он знал, что осталось в ней прежнее - это глазки. Пусть он не мог их видеть, но он знал - искорка и хитреца из ее взгляда уйдут только вместе с последней каплей жизни.
Однажды мишка понял, что больше в шкафу оставаться нельзя. Кукле становилось хуже, да и сам он чувствовал себя не слишком хорошо - под большой белой заплатой в поролоне завелась плесень, от которой он действительно стал потихоньку сходить с ума. Увидев как-то ночью те самые страшные глаза, которые так часто мерещились кукле, он решил уходить оттуда.
Увидев сквозь узкую щелку под дверцей шкафа, что начинается рассвет, мишка осторожно толкнул дверцу и вышел. Он сел на пол и долго-долго смотрел�� ���� ���� ��� � ������ ��������� visit my home page
������������� �������� 2000 00 bx sb web site
купить мягкие игрушки hansa article source
������� �������� dual pleasure vibes de3t3b8beОн и не знал, что еще когда-нибудь снова увидит эти глаза, такие заплаканные и с вечной хитрецой, но знал, что ради этого стоило вырваться из темноты и тишины, вернуться, пусть ненадолго, назад. К ней. Две игрушки, уже почти превратившиеся в бессильный мусор, обнимались посреди яркого пятачка солнца в песочнице, и, кажется, плакали.
- Я тишины боюсь еще больше. Давай мы не пойдем туда!
- Нет. Но я буду рядом. Всегда, слышишь? Я всегда рядом! Даже если ты не видишь, не слышишь меня, даже если ты не помнишь, о том, что я вообще есть -
- Нет... Не забыл ведь до сих пор. Только ты будь тоже со мной рядом, хорошо? Не плачь, не надо!
- Так будет легче, поверь. Ты даже не заметишь, когда окажешься Там.
- Хорошо. Послушай, прости меня за все, пожалуйста... Я так боюсь не найти тебя... Знаешь, я лю... - и замолчала, навсегда остановив волшебные глаза, покрытые слоем замерзших слез, на облаке в виде Бога. А мишка уже ждал ее в своей темной тишине, и вместо свечки теплым путеводным угольком горело его
...Весна все безжалостнее выбрасывала с насиженных мест зиму. Песочницу она превратила в ванну с грязью, растопив весь снег и перемешав с песком.
Впрочем, от земли во дворе эта жижа несильно и отличалась. Март - довольно противный месяц. Единственное, что в нем есть хорошего - это яркое и сильное
солнце, обещающее свет и радости настоящей зеленой весны.
Грязь бодро и приветливо отскакивала жирными брызгами от старых желтых мужских ботинок, шагавших через двор. Солнце решило поучаствовать в их игре и
с задором слепило и без того подслеповатые старческие глаза. Кошки со всего двора бежали за желтыми ботинками, путая вечный запах клея и кожи с запахом
колбасы. А одна из них, самая рыжая, и вовсе норовила поточить об левый ботинок когти и нагло, буквально за шнурок, тянула к песочнице. Правый ботинок думал
было дать ей легкого пинка, но передумал и развернулся, позвал за собой левый и оставил на снегу дорожку следов от подъезда до песочницы. Там отошедшие
немного от солнечной атаки глаза и увидели двух игрушек, или, можно сказать, то, что от них осталось - обнимавшихся разбитую куклу и распоротого медведя. Две жилистые, знавшие немало труда руки взяли в тонкие верткие пальцы куклу, глаза - внимательно осмотрели ее, после чего рукам была дана команда бережно
положить находку в сумку. Туда же отправился и медведь. Всю дорогу до мастерской старый кукольщик то и дело поглаживал рукой сумку, качал головой, в
свободной руке вертел новенькую солнечную батарейку и улыбался. По-доброму - и с хитрецой.
Оценки: отлично 0, интересно 0, не заинтересовало 0
© 2007-2014 Chitalnya.ru / Читальня.ру / Толковый словарь / Энциклопедия литератора
«Изба-Читальня» - литературный портал для современных русскоязычных литераторов.
В "Избе-читальне" вы сможете найти или опубликовать стихи, прозу и другие литературные разные жанры (публицистика, литературная критика и др.)
Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются действующим законодательством. Литпортал Читальня.ру предоставляет каждому автору бесплатный сервис по публикации произведений на основании пользовательского договора. Ответственность за содержание произведений закреплена за их авторами.
Он и не знал, что еще когда-нибудь снова увидит эти глаза, такие заплаканные и с вечной хитрецой, но знал, что ради этого стоило вырваться из темноты и тишины, вернуться, пусть ненадолго, назад. К ней. Две игрушки, уже почти превратившиеся в бессильный мусор, обнимались посреди яркого пятачка солнца в песочнице, и, кажется, плакали.
- Я тишины боюсь еще больше. Давай мы не пойдем туда!
- Нет. Но я буду рядом. Всегда, слышишь? Я всегда рядом! Даже если ты не видишь, не слышишь меня, даже если ты не помнишь, о том, что я вообще есть -
- Нет... Не забыл ведь до сих пор. Только ты будь тоже со мной рядом, хорошо? Не плачь, не надо!
- Так будет легче, поверь. Ты даже не заметишь, когда окажешься Там.
- Хорошо. Послушай, прости меня за все, пожалуйста... Я так боюсь не найти тебя... Знаешь, я лю... - и замолчала, навсегда остановив волшебные глаза, покрытые слоем замерзших слез, на облаке в виде Бога. А мишка уже ждал ее в своей темной тишине, и вместо свечки теплым путеводным угольком горело его
...Весна все безжалостнее выбрасывала с насиженных мест зиму. Песочницу она превратила в ванну с грязью, растопив весь снег и перемешав с песком.
Впрочем, от земли во дворе эта жижа несильно и отличалась. Март - довольно противный месяц. Единственное, что в нем есть хорошего - это яркое и сильное
солнце, обещающее свет и радости настоящей зеленой весны.
Грязь бодро и приветливо отскакивала жирными брызгами от старых желтых мужских ботинок, шагавших через двор. Солнце решило поучаствовать в их игре и
с задором слепило и без того подслеповатые старческие глаза. Кошки со всего двора бежали за желтыми ботинками, путая вечный запах клея и кожи с запахом
колбасы. А одна из них, самая рыжая, и вовсе норовила поточить об левый ботинок когти и нагло, буквально за шнурок, тянула к п
Comments have been disabled.
© 2024 medicineblog990

57826